Как я покончила с насилием в отношениях

Рассказывая об отношениях такого толка, сложно не скатиться в обвинения и не удариться в пафос. Не уверена, что получится и у меня. Говорить об этом тяжело ещё и потому, что эта история касается моего близкого человека. Тем не менее я убеждена, что мой опыт должен быть записан. Хотя бы потому, что из десятка прочитанных мною статей по теме только одна была посвящена описанию жертвы. Больше полугода назад в секретной психологической группе я задала вопрос: «Как уйти от абьюзера?» — и не смогла получить ни одного внятного ответа, кроме как: «Бегите не оглядываясь и прекращайте любое взаимодействие». На практике это реализовать не так просто, особенно когда человек успел стать тебе родным и у вас с ним общие дети.

До начала этого года слова «абьюзер» не было в моём лексиконе, я не знала ничего о созависимых отношениях и не разбиралась в тонкостях нарциссических расстройств. О том, что рядом со мной эталонный абьюзер и по совместительству перверзный нарцисс (Перверзный нарциссизм — это крайняя форма нарциссизма: человек абсолютно лишается возможности видеть причины проблем и неудач в своих действиях и переносит вину на обстоятельства и других людей. Он паразитирует на привязанности и совестливости окружающих и становится агрессором в отношениях — физическим или эмоциональным — Прим. ред.), я догадалась только за полгода до финальной развязки. Больше всего процесс осознания напоминал детектив, когда из набора разрозненных фактов складывается цельная картина.

Я терпеливый человек и поэтому происходящее долгое время считала чем угодно, только не абьюзом: наказанием за прошлые «грехи», испытанием на прочность, смирением, служением великой любви и так далее. Не хочу вдаваться в подробности наших отношений — скажу только, что развитие событий с подозрительной точностью описано сценаристами фильма «Мой король» о нарциссе 80-го уровня с Венсаном Касселем в главной роли. Жаль, что он вышел только в 2016 году — я могла бы «отстреляться» раньше.

В начале нашего романа только ленивый доброжелатель не сравнил моего избранника с Синей Бородой. Но разве доброжелателям кто-нибудь верит? Даже когда плеяда юных незнакомых девушек начала строчить мне сочувствующие письма, я посмеивалась над ними с тридцатидвухлетней высоты. Наши отношения в тот период были припудрены таким слоем сарказма, что, подозреваю, даже самый зоркий психотерапевт не разглядел бы за ним отчаяния и обиды.

Бессознательное меж тем отчаянно отправляло мне тревожные сигналы в виде кошмаров, а тело вовсю намекало на проблему психосоматическими расстройствами. Я упорно не замечала гадких снов, участившихся головных болей и странных ощущений внизу живота, а общую подавленность списывала на послеродовую депрессию и профессиональную нереализованность. Единственное, что смущало, это «почерневшее» лицо: черты заострились, а во взгляде появилась вечная напряжённость. Товарищ, с которым мы не виделись три года и встретились в позапрошлом декабре, спросил: «Что с тобой случилось? Ты выглядишь проигравшей битву. С кем ты сражаешься?» 

На 
статью о перверзной агрессии я наткнулась случайно в ленте фейсбука. Терминология там довольно странная и общее настроение слишком агрессивное, но описанная ситуация до пугающих подробностей повторяла нашу модель общения. Тогда я впервые задумалась, что всё происходящее со мной укладывается в определённый паттерн. Тут были и двойные стандарты: мне не позволялась и десятая часть того, что делал мой спутник, просто потому что я мать, и ребёнок — целиком моя ответственность, моё время и моё личное пространство. Например, на просьбу посидеть с ребёнком, чтобы я могла поработать, чаще всего звучал ответ: «Не хочу». Три года у меня не получалось построить планы на выходные, потому что в любой момент я могла услышать: «Я передумал». Из планов на выходные получаются планы на жизнь, которых у меня, в общем, тоже скоро не стало.

Я превратилась в жену, чьей единственной задачей было не бесить мужа и предупреждать его вспышки гнева

Я превратилась в жену, чьей единственной задачей было не бесить мужа и предупреждать его вспышки гнева. Хитрость в том, что это невозможно: если ты навела идеальный порядок в доме, обязательно услышишь, что ты плохая мать, а если слишком увлечена ребёнком, тебе намекнут, что ты упустила карьерные возможности. Акцент всегда был на том, что я чего-то не сделала, любые старания игнорировались. В какой-то момент ко всем своим действиям я стала мысленно добавлять приставку «недо-» и почти поверила в то, что я несуразная по всем фронтам. Какие-то проблески самоуважения я чувствовала только тогда, когда мне удавалось быть полезной своему мужу. На собственные желания и стремления у меня попросту не осталось ресурса, а материнство на этом фоне вообще превратилось 
в пытку. При этом чувства вины у моего спутника не наблюдалось.

Поначалу я ликовала: мне удалось вывести своего мужчину на чистую воду и уяснить, что его влияние на меня — это не следствие каких-то особых гипнотических способностей, а совершенно чёткий набор повторяющихся действий. Все последующие ссоры, обманы и манипуляции с той поры выглядели запрограммированными. Я раскусывала их в два счёта, над чем мы потом вместе смеялись. Причём этот извращённый паттерн был намного сильнее самого человека. Это были бессознательные схемы, которые с некоторой долей педантизма применялись к каждой женщине Синей Бороды. Тогда мне впервые стало по-настоящему скучно — мне совсем не хотелось быть героиней повторяющегося сценария. И грустно — оттого, что я перестала понимать, есть ли за этими действиями хоть сколько-нибудь любви. Я поняла, что больше не чувствую в себе сил продолжать отношения на таких условиях.

Мы обратились к психотерапевту. Нужно отдать должное моему абьюзеру: он тоже хотел изменить ситуацию (за желание измениться я многое готова была ему простить) и согласился на взгляд со стороны. На первом же сеансе прозвучали слова «пассивная агрессия» — они объяснили моё желание маскировать проблемы иронией, когда на деле мне больше всего хотелось обидчика как-нибудь покалечить. Надо сказать, ирония постепенно начала мне отказывать, и со мной всё чаще случались нервные срывы, какие раньше бывали раз в десять лет.

На вторую сессию после очередного такого срыва я пришла уже одна. За пару месяцев психотерапевт помогла сделать ещё два открытия, которые и стали последними частями моего детективного пазла. Первое: у человека рядом со мной отсутствует эмпатия. Все ситуации, которым я когда-то не могла найти объяснения, вдруг прояснились. Мысль про отсутствие эмпатии подкосила мою и без того нестройную картину мира: а как же быть с тем, что мы понимали друг друга с полувзгляда? А почему мы одинаково воспринимаем фильмы? И почему так хорошо считываем человеческие эмоции? Позже выяснилось, что перверзные нарциссы не испытывают эмоций в общепринятом смысле, зато прекрасно их имитируют.

После этого открытия «подсказки» стали сыпаться на меня со всех сторон. В начале весны я зачем-то дважды пересмотрела фильм Мела Гибсона «Апокалипто». Там есть один духоподъёмный момент: главный герой перестаёт бежать от погони, когда чувствует наконец свою территорию, и кричит преследователям: «Я — Лапа Ягуара. Это мой лес. И я не боюсь». Я смотрела эту сцену до тех пор, пока не выучила на языке индейцев эти слова, и, обливаясь слезами, поставила их себе на юзерпик. Тогда я не особенно понимала, чего именно я не собираюсь бояться и где начинается мой лес.

Мне вновь помогла психотерапевт. Я жаловалась ей на то, что в последнее время совсем ничего не могу придумать, что мой творческий поток давно иссяк. Она сказала примерно так: «Есть любовь, и есть страх — чем больше страха, тем меньше любви. Творчество рождается из любви. А ты последние три года живёшь в страхе. Творчеству просто неоткуда взяться». То, что я долгое время принимала за экзистенциальную тоску, оказалось страхом. Мне до сих пор сложно объяснить его природу: никто не грозил мне физическим уничтожением, но я чувствовала, что если эти отношения продолжатся, я просто закончусь.

Никто не грозил мне физическим уничтожением – но я чувствовала, что если эти отношения продолжатся, я просто закончусь

Впервые за три года мне стало себя жалко. Больше не хотелось держать лицо — и я позволила себе испытывать любую эмоцию и проживать её до конца. Например, научилась по-настоящему гневаться. А в самых неуместных ситуациях хотелось признаваться в чувствах — и я признавалась, надеясь таким образом как-то заколдовать уходящую любовь. Если мне было больно, я говорила об этом и плакала, перестав наконец иронизировать над тревожащей меня ситуацией. Я перестала врать, но у меня по-прежнему не было сил и смелости всё это закончить.

Моя терапевт привела метафору из русских сказок, которая довольно точно описывала моё тогдашнее состояние: воину, изрубленному на куски, сначала приносят мёртвую воду, чтобы срастись, и только потом живую. Лучше всего я срастаюсь на острове Бали — от одной поездки на мотобайке вдоль убудских рисовых полей я почти физически ощущаю, как затягиваются мои душевные раны. В мае я уехала туда с ребёнком отмечать его трёхлетие. Бали стал моей мёртвой водой: я собирала себя по кусочкам, чтобы у меня были силы выползти наконец с поля битвы. Через неделю после приезда домой я собрала вещи и переехала.

Первые три месяца после ухода мне казалось, что я пошутила. Никогда в жизни я не уходила от человека, которого продолжала то ли любить, то ли бояться. И хотя была эйфория от того, что всё наконец закончилось, ощущения были странные. Я правда чувствовала себя воином, который выиграл какую-то бессмысленную битву и абсолютно не понимал, что теперь делать дальше. Страх постепенно выветрился. Вместе с этим стал меняться и мой ребёнок: мальчик, который раньше плакал от порывов ветра, теперь отчаянно боролся за лопатки и машинки.

Я не тороплюсь забыть всё, что со мной произошло. Я решила грустить до тех пор, пока мне грустится, плакать сколько угодно много, признаваться в любви до тех пор, пока она не закончится. Сейчас на место всех мощных чувств пришла печаль, больше похожая на траур. Мне не хочется отвлекаться от этого чувства, не хочется заводить любовников, не хочется напиться или танцевать до изнеможения — я знаю, что нужно отгрустить.

Мы общаемся до сих пор, хотя бы потому, что у нас общий ребёнок. Наша переписка снова полна иронии, а вся ситуация ласково зовется «абьюзерской каруселькой», с которой я «ловко соскочила». Недавно мой абьюзер сам прислал ссылку на 
статью о перверзных нарциссах с комментарием: «Джекпот!» Это последнее и самое точное, что я прочитала по теме, и я надеюсь этим материалом для себя её уже закрыть.

Наблюдать, как родной тебе человек сознательно выбирает быть плохим, жутко. Видеть, как работает механизм саморазрушения, и быть в него втянутой — жутко. Знать, что ты не в силах на это повлиять, — самое страшное. Видеть, как человек снова запускает тот же самый механизм с другими девушками, просто грустно. Не знаю, какой волей нужно обладать, чтобы разорвать этот паттерн. И я бесконечно сочувствую своей Синей Бороде.

Я верю, что наша психика стремится преодолеть травмы и ставит нас в такие условия, чтобы мы эту травму изжили. Почти во всех предыдущих отношениях я была жертвой и многие важные решения я принимала из страха (страха остаться одной, страха сделать неправильный выбор, страха потерять возможности), но ни один предыдущий опыт не давал мне так ясно понять, что путь страха — это путь лжи.

Следом за этим разрывом отвалились все мои рабочие проекты, которые было бессмысленно продолжать, рушатся поверхностные отношения с неинтересными людьми, рушатся ценности, которые были привиты мне в детстве и с которыми я давно внутренне не согласна. Я больше не хочу бояться и не хочу врать. Потому что я — Лапа Ягуара, это — мой лес, и я не боюсь. 

Источник:
wonderzine.com