Связь с матерью — самая значимая в нашей жизни. А вот отношения с ней могут складываться очень непросто. 64-летняя Инесса рассказывает, как менялось ее общение с дочерью на протяжении многих лет и к чему они пришли после долгих лет обид и отчуждения.
Мне было 22 года, когда родился первый сын. Я училась в институте на вечернем отделении, так что взяла только отпуск по уходу за ребенком на работе и продолжала заниматься по вечерам. Муж сидел с Колей, иногда моя мама приходила помогать.
А через год родилась дочка. Я кормила сына и не думала, что забеременею. Когда узнала, уже поздно было делать аборт, да я бы и не решилась, ведь мы всегда хотели несколько детей. Но сразу стало тяжелей, начиная с беременности — я не успела восстановиться после первой, да и с маленьким трудно. Хочешь-не хочешь, надо его на руки брать, а куда с таким животом?
Роды, правда, прошли хорошо. Но надо было работать над дипломом. Мне пришлось просить маму больше нам помогать, а у нас с ней были не особенно хорошие отношения. Мой муж теще не нравился, к тому же ей всегда казалось, что у нас в доме «что-то не так». Как только я перестала кормить (а это случилось рано, дочке было три месяца), мама стала ее забирать к себе. И для меня это было большое подспорье.
Защитилась я на «отлично», но пошла работать, когда Коле уже исполнилось пять, отдала его в детский сад. А Маечку не стала отдавать, она была еще маленькая, и мама забирала ее на день к себе. А потом и на всю неделю — что ребенка таскать туда-сюда? По пятницам, когда я приходила к маме за дочкой, та устраивала настоящие истерики: «Хочу остаться!» Я себя чувствовала ужасно: забирать — ребенка мучаю, не забирать — на мать взваливаю слишком много.
Потом у нас родился младший сын, назвали Димой. Коля был уже во втором классе, Майя пошла в первый, я снова сидела дома, и вроде все стало спокойней. У нашего Димы оказались проблемы со слухом, мы много ходили по врачам, потом подбирали ему слуховой аппарат, с ним нужно было заниматься.
И вот удивительно: Коля, хоть и мальчик, помогал мне, а Майя нет. И вдобавок дразнила младшего брата, иногда до слез доводила. И мне казалось — она нарочно это делает, ей нравится, что она так может.
Я пыталась объяснить, что так нельзя, иногда срывалась и кричала на нее. Но это не помогало
Когда Майя уходила к бабушке, в доме становилось тише и спокойней. А я себя чувствовала моральным уродом из-за того, что так отношусь к дочери. Но я даже не представляла себе, какой ад будет в подростковом возрасте.
Майя не упускала случая сказать, что я старая, одеваюсь не по моде. У нас дома ей вдруг стало все не так: стулья неудобные, полотенца жесткие, на кровати пружины скрипят, спать нельзя. Все было не по ней. Подозреваю, что тут не обошлось без влияния моей матери, Майя была словно ее представитель. Вдобавок к тому, что мне было неприятно слушать бесконечную критику, еще раздражало, что она поет с чужих слов.
Я бесилась и корила себя за то, что не могу быть с дочерью ласковей. Но как? Иной раз попытаюсь сказать что-то хорошее, подойду к ней, похвалю платье, а она мне в ответ: «Много ты понимаешь!» или хуже: «Раз тебе нравится, значит, надо выкинуть» — и в самом деле выкидывала. Волосы обрезала, потому что мне нравилось, какие они у нее густые, вьющиеся, постриглась под мальчика. Что тут сделаешь!
Конечно, она перестала носить вещи, которые я ей покупала. Требовала денег, я давала. Но каждый раз ей и бабушка давала что-то, добавляла, так что получалось в итоге, будто все новые туфли, платья — бабушкины подарки. Мне было обидно, и в то же время я глупо себя чувствовала: что тут делить, одета — и хорошо.
Моя мама и раньше ей давала карманные деньги, с самого детства Майи. Я однажды попросила ее так не делать, чтобы дочь не покупала себе слишком много конфет, мороженого, но мама посмотрела на меня ледяными глазами: «С какой стати ты мне указываешь, что делать, а что нет? К тому же она со мной больше времени, чем с тобой, проводит». Это было близко к истине, так что я примолкла.
Майя росла красавицей, вокруг нее всегда были и подруги, и мальчики. И мне было странно, что она при этом так старалась меня уязвить, сказать лишний раз, что у меня тени на веках в морщинах комочками сбились, или что блузка мне тесновата или «Мама, у тебя подмышками желтые круги, некрасиво». Не придерешься, вроде забота, но с подтекстом. И непонятно, почему, зачем, я же всегда признавала, что она красавица.
К отцу она относилась внешне почтительно, но тоже совсем без тепла, словно мы у нее приемные родители, а не родные. В 16 лет заявила, что переезжает к бабушке насовсем, и я, признаться, вздохнула с облегчением. Так и жили — в одной квартире я, муж и сыновья, в другой моя мама с внучкой. Мы ходили к ним в гости, а им у нас не нравилось. Но встречи были редки: дни рождения, Новый год, майские праздники — вот и все, пожалуй.
Майя решила поступать в медицинский, готовилась изо всех сил, репетиторов мы с мужем ей оплачивали, но выбирала она их сама, очень самостоятельная была. И поступила. Сказала, идет туда для того, чтобы бабушке помогать в случае чего — бабушку она в самом деле любила. И когда вышла замуж, ее избранник переселился к ним. Потом родился у них мой внук, но не я с ним помогала, а прабабушка.
А мне хватало забот с другими внуками, Колиными детьми-погодками, мальчиком и девочкой. Оба сына к тому времени женились и съехали от меня, но у Димы не было детей. Я как мать ребенка-инвалида рано вышла на пенсию, в 50 лет, а муж продолжал работать.
Моей маме был 81 год, когда она начала слабеть. Особых болезней у нее не было, просто силы таяли. Я заходила к ней днем, покормить обедом. Но она разве что ложку бульона выпивала — и все просила меня смотреть на часы, когда Маечка с работы придет.
Я ловила себя на мысли: боюсь, что скажет дочь, хорошо ли я маму покормила, хорошо ли смотрела за ней. Как будто она старшая, а не я
Похороны тоже они с мужем организовали. И дальше все пошло по-прежнему, все виделись по праздникам. А три года назад заболел мой муж. Жаловался на живот, врачей он не любит, так что пил какие-то таблетки, а потом все-таки пошел в поликлинику. Ничего не нашли, но у него снова появились боли. Тут уж я решила спросить совета у дочери. И она неожиданно включилась, устроила ему обследование. Оказалось, инфаркт.
Пока отец лежал в больнице, Майя часто к нему ходила, с врачами разговаривала, держала меня в курсе. Я это плохо умею — договариваться, ей удается гораздо лучше. Я была сама не своя от страха за мужа, сердце у меня болело, но Майя успокоила, что это просто нервное. Однажды вечером я сидела и думала: если одна останусь, то непонятно, как жить. И тут зашла дочь, посмотрела на меня и заварила чаю. Просто чаю с сахаром. И так меня это тронуло, прямо до слез, потому что я от нее ничего такого не ждала.
Мужа оперировали, потом был долгий восстановительный период, но сейчас он в порядке. А мы с Майей стали больше общаться, она мне стала рассказывать о себе, я многого о ее жизни даже не знала! О прошлом мы почти не говорим, не трогаем лихо. Только один раз она мне сказала: «Мама, а ты не очень-то меня любила, да?» Мне так хотелось ответить «А ты меня?!». Но я не поддалась этому порыву, сказала: «Я всегда очень хотела любить тебя. И мне жаль, что у меня это плохо получалось». Это ведь тоже правда.
Мне так грустно оттого, что целая жизнь позади, уже и моя дочь такая взрослая женщина, а мы вот только сейчас начали разговаривать по-человечески, с интересом друг к другу. Грустно, но и радостно тоже, ведь этого могло так и не случиться, а все-таки случилось. Иногда я даже обнимаю ее, и она не уворачивается, как когда-то раньше. Наконец я чувствую, что мы с ней родные и что я люблю свою дочь.
Комментарии (0)