Мы избегаем мыслей и тем более разговоров о смерти. Однако, чтобы жить более осмысленной и полной жизнью, нам предстоит научиться думать о смерти без ужаса.
Основные идеи
- Табу на разговоры о смерти — одно из самых сильных для современного общества.
- Смерть больше страшит тех, кто так и не стал самим собой.
- Осознание того, что жизнь конечна, помогает нам жить полнее, глубже, насыщеннее.
Смерть — чужая и тем более своя — относится к области невыразимого. Мы ее игнорируем, избегаем, отрицаем. Но чтобы жить более осмысленно и ярко, нам предстоит научиться думать о ней без страха.
«Не представляю, как вы будете писать об этом. Это так тяжело!» — сказала мне психотерапевт Инна Хамитова, когда мы встретились, чтобы поговорить о смерти и о том, как мы к ней относимся. И я почувствовала, как в ответ внутри меня что-то сжалось в комок. Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор, говорил Ларошфуко в книге «Максимы». Неудивительно, что редакционное задание пробудило сильную тревогу: я давно избегала не то что говорить, а даже думать о смерти, о неизлечимых болезнях, о катастрофах, повлекших человеческие жертвы.
Так поступают многие — в лучшем случае мы символически откупаемся от смерти, отправляя деньги на операцию тяжелобольному или на поддержку хосписа, и на этом закрываем для себя тему. Опрос Psychologies показал, что 57% из нас редко задумываются о ней. И даже самые отважные не свободны от страха. «От этой темной тени не избавиться ни одному из живущих», — пишет психотерапевт Ирвин Ялом в «Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти». Но если она нас так страшит, то нужно ли о ней говорить?
Детские вопросы
В теме смерти немало парадоксов. Начало новой жизни — это одновременно и первый шаг на пути к концу. Сознание его неизбежности должно было бы лишать смысла нашу жизнь, и все-таки оно не мешает любить, мечтать, радоваться. Вопрос в том, как мы пытаемся разрешить для себя или хотя бы осмыслить эти противоречия. Чаще всего наша мысль пасует.
«У нас в запасе всегда есть несколько подходящих сентенций, которыми мы при случае готовы попотчевать других, — писал основатель аналитической терапии Карл Густав Юнг в «Проблемы души нашего времени», — «Всякий когда-нибудь да умрет», «Жизнь человеческая не вечна». Пользуясь подходящим штампом, как спасательным кругом, мы живем так, как если бы были бессмертными.
Истоки нашего отношения к смерти лежат в детском опыте. «В самом раннем возрасте у ребенка нет представления ни о времени, ни о причинно-следственных связях и, естественно, нет страха смерти, — объясняет Инна Хамитова. — Но уже года в четыре он может понимать, что кто-то из близких умер. Хотя и не осознает, что это уход навсегда».
Очень важно, как в этот момент поведут себя родители, подчеркивает психотерапевт. Например, многие взрослые не берут детей на похороны, чтобы не испугать... и напрасно.
На самом деле страшно как раз взрослым, и свой страх они невольно транслируют ребенку, приписывая ему свое отношение к смерти
Точно так же действует на детей и замалчивание этой темы. Ребенок считывает послание: мы об этом не говорим, это слишком страшно. Так может возникнуть болезненное, невротическое отношение к смерти. И наоборот, если в семье соблюдают какие-то ритуалы, например вспоминают покойную бабушку в день ее рождения, это помогает детям справляться со страхом.
Поначалу дети боятся смерти родителей и других близких. О своей смертности ребенок тоже знает, но осознает ее уже позже — ближе к подростковому возрасту. «У подростков возникает повышенный интерес к смерти, — отмечает Инна Хамитова. — Для них это способ понять себя, почувствовать свои границы, ощутить себя живым. И в то же время способ переключить тревогу. Они как бы доказывают себе: я не боюсь, смерть — моя сестра».
С годами этот страх отступает перед основными жизненными задачами молодых взрослых людей: освоить профессию, создать семью. «Но три десятилетия спустя... разражается кризис среднего возраста, и страх смерти обрушивается на нас с новой силой, — напоминает Ирвин Ялом. — Достигая вершины жизни, мы смотрим на тропу перед собой и понимаем, что теперь эта тропа ведет не наверх, а вниз, к закату и исчезновению. С этой минуты беспокойство о смерти уже не покидает нас».
СМЕРТЬ КАК АРТ-ОБЪЕКТ
В любом художественном музее мира неискушенного посетителя (особенно ребенка) поражает повсеместное присутствие мученичества, насилия, смерти. Чего стоит хотя бы многократно повторенная и неизменно пугающая голова Иоанна Крестителя на блюде. Современное искусство тоже исследует вечный сюжет, заставляя в буквальном смысле примерить на себя процесс умирания. Два года назад в Париже, в Лувре на Первом салоне смерти посетитель мог полежать в одном из экспонировавшихся гробов и подобрать себе подходящий экземпляр на будущее. В 2013 году в московском Манеже прошла выставка «Размышляя о смерти», за ней арт-проект «Мой самый важный чемодан», участникам которого было предложено собрать багаж для «последнего путешествия». Кто-то положил в него игрушки, кто-то — открытый ноутбук, манифест собственного сочинения...
Воображаемая смерть становится поводом задуматься о жизни, о ее главных ценностях. Арт-критики видят в этом новый тренд: попытку преодолеть табу на разговор о смерти. Хотя точней говорить лишь о современных формах этого преодоления — ведь искусство, наряду с религией, всегда предлагало нам взглянуть в лицо смерти и не отвести глаза. Оно «пробуждает в нас чувства, которые мы могли бы испытать в подобной ситуации, — говорит Инна Хамитова. — Для нас это способ прикоснуться к теме и прожить, переработать ее в безопасной форме».
С широко закрытыми глазами
«Сегодня только в маленьких городах или в деревне сохраняется традиция хоронить всем миром. Дети присутствуют на похоронах, слышат разговоры взрослых — тот умер, или этот скоро умрет, и воспринимают смерть как естественную вещь, часть вечного круговорота, — говорит юнгианский аналитик Станислав Раевский. — А в большом городе смерти как будто нет, она изгнана с глаз долой. Здесь уже не увидишь похороны во дворе, не услышишь похоронный оркестр, как это было еще 25–30 лет назад.
Мы близко видим смерть тогда, когда умирает кто-то из близких. То есть можем не сталкиваться с ней долгие годы. Интересно, что это компенсируется обилием смертей, которые мы видим по телевизору, не говоря уж о компьютерных играх, где у героя множество жизней. Но это выхолощенная, искусственная, сконструированная смерть, которая в наших фантазиях как будто подконтрольна нашей власти».
Вытесненный страх прорывается в том, как мы говорим. «Умираю — хочу спать», «ты меня в гроб вгонишь», «устала до смерти» — наша речь пересыпана упоминаниями о смерти, хотя при этом мы вовсе не имеем ее в виду. Зато «настоящая» смерть в нашем языке остается табу — мы предпочитаем говорить возвышенным слогом («ушел из жизни», «покинул этот мир», «окончил свои дни», «уснул вечным сном») или, наоборот, нарочито-пренебрежительно («отдал концы», «сыграл в ящик», «дал дуба») — лишь бы не называть вещи своими именами.
И все же иногда мы поневоле осознаем этот страх, говорит Инна Хамитова: «Похороны, серьезные болезни, несчастные случаи, любые расставания вновь возвращают нас к мыслям о смерти и связанным с ней страхам».
Чего мы боимся на самом деле?
«На самом дне наших чувств по поводу смерти лежит чисто биологический страх, на уровне инстинкта, — признает Ирвин Ялом. — Это первобытный страх, и я тоже испытывал его. Словами его не выразить».
Но в отличие от других живых существ, человек знает, что когда-нибудь умрет. Отсюда следуют страхи более высокого порядка, и прежде всего — страх небытия (для верующих — инобытия), постичь которое мы не можем. Об этом «после» — монолог Гамлета: «Скончаться. Сном забыться. Уснуть... и видеть сны? Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, Когда покров земного чувства снят?»
Путь в небытие тем страшнее, что каждому придется проделать его одному. Как говорит Ирвин Ялом: «В смерти человек всегда одинок, одинок более, чем когда-либо в жизни. Смерть не только отделяет нас от других, но и обрекает на вторую, более пугающую форму одиночества — на отделение от самого мира».
Наконец, с каждым из нас уходит и наш неповторимый внутренний мир, который существует только в нашем сознании. «Смерть личности, пожалуй, еще страшней, чем смерть физическая, — размышляет Инна Хамитова. — По сути, мы боимся исчезновения. Такова же природа страха немощи, тяжелой болезни или деменции, которые могут предшествовать смерти. Это страх перестать быть собой, утратить свою идентичность».
ЭРОС ПРОТИВ ТАНАТОСА
Согласно психоанализу, в каждом из нас сосуществуют и противоборствуют влечение к жизни и влечение к смерти (кстати, открытие последнего принадлежит ученице Карла Густава Юнга россиянке Сабине Шпильрейн). Инстинкты жизни, получившие название Эрос, выражаются в потребности к любви, созиданию, служат поддержанию жизненно важных процессов и обеспечивают размножение вида. Важнейшие среди них половые инстинкты (либидо) — пишет Фрейд в «По ту сторону принципа удовольствия».
И наоборот, инстинкты смерти, объединенные под названием Танатос, проявляются в агрессивных чувствах, разрушительных желаниях и действиях. Фрейд считал их биологически обусловленными и такими же важными регуляторами поведения, как инстинкты жизни. «Цель всякой жизни — смерть», — писал он, имея в виду, что любой живой организм в итоге неизбежно возвращается в состояние неорганической материи. А жизненный путь человека — арена борьбы между Эросом и Танатосом. Впрочем, сам Фрейд называл это всего лишь гипотезой, и до сих пор она остается одним из спорных аспектов его учения.
Как мы с этим справляемся
«Научаясь понимать смерть других людей, ее действие в них, ее действие в нас через переживание чужой смерти, мы сумеем глядеть в лицо смерти, в конечном итоге — встретить лицом к лицу собственную смерть — сначала как возможность, вернее неизбежность, но неизбежность часто как будто настолько далекую, что мы с ней не считаемся, — а затем и как самую реальность, грядущую на нас», — объясняет митрополит Антоний Сурожский в «Жизнь, болезнь, смерть».
И все-таки мы до самого конца боимся этого «лицом к лицу». За тысячелетия человечество придумало множество способов облегчать страдания, причиняемые этим страхом. Мощнейший из них — религия, дающая надежду на вечную жизнь, на воссоединение с теми, кого мы любили и потеряли, на воздаяние за праведную жизнь.
Впрочем, эта надежда рождает еще один страх — вечно расплачиваться за свои грехи. Мы пытаемся противостоять этому страху, символически обеспечивая свое бессмертие через детей или достижения. Формула «построить дом, посадить дерево, вырастить сына» закрепляет именно это стремление оставить след, не быть забытым, продолжить себя и за порогом смерти.
Хотя, казалось бы, какая нам разница, оставим мы след или нет, раз нас все равно не будет? «Весь вопрос, что мы считаем своим «Я», — говорит Станислав Раевский. — Где мы проводим границу между собой и не-собой? Только ли это границы нашего тела? Мое «Я» — только ли во внутреннем моем пространстве?»
Есть упражнение, которое помогает справиться со страхом смерти, продолжает юнгианский аналитик: «Нужно выйти, допустим, на улицу, оглянуться вокруг и сказать себе: «Вот эта машина — это я! Цветок — это я! Небо — это я!» И так раз за разом тренируется понимание, что наше «Я» — не только внутри, но и вовне. Да, внутреннее умирает, но внешнее-то остается...»
Последний критерий
Наши эксперты согласны в том, что страх смерти тем сильней, чем меньше человек сумел реализовать себя. «Пожилые люди, которые довольны прожитой жизнью и сознают, что сделали в ней все, что могли, намного спокойнее относятся к смерти, — отмечает Инна Хамитова. — И совсем иное, когда человек понимает, что прожил не свою жизнь, когда его одолевают сожаления об упущенных возможностях».
«О чем думает человек перед смертью? — продолжает Станислав Раевский. — О своих финансах, о своем автомобиле? О странах, которые хотел, но не успел посетить? Нет, гораздо больше его волнуют сущностные вопросы: а действительно ли я любил других людей? Думал ли о них? Простил ли своих врагов? Чем больше мы любим других, тем меньше наша привязанность к себе, тем менее болезненна для нас тема смерти. И как жалко, что эти вопросы возникают слишком поздно. А что, если начать задавать их себе лет за 40 до смертного часа?»
Впрочем, во многих странах есть такая возможность. В рамках проекта «Before I Die» на специальной грифельной доске все желающие дописывают фразу: «Прежде чем я умру, я хочу…» И разных желаний оказывается столько, сколько пишущих: выйти замуж, переплыть Ла-Манш, завести лысого кота, заняться сексом втроем...
Смерть, если о ней помнить, становится мерилом нашей жизни
Именно поэтому психологи предлагают своим клиентам представить, что им осталось жить недолго — скажем, год. Что бы они изменили в своей жизни? По сути, это размышление о своих ценностях, приоритетах, о смысле.
«Мы задумываемся о том, что пора заняться чем-то настоящим, тем, что мы всегда откладывали, к чему звала наша душа. Ощущение близости смерти заставляет нас развиваться и проживать свою жизнь более полно, интересно, глубоко, — говорит Станислав Раевский. — И наоборот, избегая мыслей о смерти, мы отсекаем от себя большую часть жизни».
Взглянуть страхам в лицо
Взрослый человек пытается идти навстречу своему страху и разобраться в нем. Однако многие предпочитают вести себя как дети, отрицая свой страх, сбегая от него. «Но то, чего мы избегаем, все равно догонит нас. Если мы избегаем темы смерти, тревога будет только нарастать», — предупреждает Станислав Раевский. Она может проявляться в кошмарных снах или маскироваться под другую психологическую проблему. А у кого-то перерастает в ужас и отравляет существование.
Похоже, единственное, что имеет смысл, — взглянуть своему страху в лицо. Значит ли это, что мы от него избавимся? Нет, отвечает Ирвин Ялом: «Конфронтация со смертью всегда будет сопровождаться страхом. Такова цена самосознания». И все же игра стоит свеч: «Поняв условия человеческого существования, мы сможем не только сполна наслаждаться каждой минутой жизни и ценить уже сам факт своего бытия, но и относиться к себе и к другим людям с подлинным сочувствием».
УЙТИ ИЗ ЖИЗНИ, НО ОСТАТЬСЯ ОНЛАЙН...
Зачем нам нужны блоги и страницы умерших, видео похорон и анонсы кончин? Комментирует психолог Вероника Нуркова. Среди роликов, выложенных на YouTube, часто встречаются видеозаписи похорон. Причем не только известных людей, но и тех, кого знают лишь родные, друзья и коллеги. Откуда в Сети такой интерес к визуальной стороне смерти, зачем выставлять напоказ кадры расставания с ушедшими?
«Фотографии в этом случае представляют собой артефакт жизни, свидетельство того, что жизнь была и прожита до конца, — считает Вероника Нуркова. — Парадоксальным образом мертвого фотографируют для того, чтобы помнить его живым». Точно такое же впечатление — его хотят запомнить живым и продлить его существование — возникает от просмотра аккаунтов в соцсетях, которые кто-то из близких продолжает вести после смерти владельца.
«С одной стороны, трудно представить более органичную мемориальную площадку: по аналогии с тем, как реальные поминки принято проводить в доме покойного, местом его виртуального поминовения становится виртуальный «дом», — рассуждает психолог. — С другой стороны, аккаунт мыслится как часть наследства, и близкие люди, знающие пароль к нему, считают себя вправе пользоваться законно полученным пространством. Наконец, есть случаи, когда кто-то поддерживает аккаунт умершего, чтобы создать иллюзию, будто жизнь покойного продолжается. Здесь уместно говорить о психологической защите за счет идентификации с умершим».
Впрочем, разработчики крупнейших соцсетей уже придумали для своих пользователей техническое бессмертие. Так, Twitter создал дополнение LivesOn, благодаря которому страничка умершего продолжает пополняться новыми сообщениями в стиле и с лексикой покойного. Практикуется и менее инфернальный способ сохранения памяти — мемориальные страницы, где можно опубликовать фото, воспоминания и артефакты об ушедшем.
Сеть создает новую жизнь после смерти. Поэтому даже у пронзительных дневников умирающих (и умерших) сотни перепостов и примиряют с неотвратимостью конца. Один из ярких примеров — блог канадца Дерека Миллера, в котором верхний пост начинается словами: «Ну вот и все. Я мертв, и это мой последний пост в блоге. Я попросил семью и друзей, чтобы они опубликовали это заранее составленное послание, что станет первым шагом по превращению действующего веб-сайта в архив».
Другой образец этого жанра — получившая известность в Сети «Последняя лекция» Рэнди Пауча. Наглядный, почти поминутный опыт осознания неизбежной смерти и достойного ухода из жизни сегодня востребован миллионами посетителей. Самым, пожалуй, шокирующим проектом следует признать интернет-тотализаторы вроде The DeathList. Здесь составляют списки тех, кто «должен» умереть в текущем году, а потом ведется подсчет правильно угаданных смертей.
«Это все равно что встать рано утром у окна и приказать солнцу взойти, — считает Вероника Нуркова. — Сайты такого типа — попытка почувствовать контроль над смертью. Примечательно, что в топ-листе все люди очень пожилые или больные: высокая вероятность прогноза дает его автору иллюзию могущества».
Комментарии (0)